Темчасом, в подпространственном заточении чёрного камня, старик Гес неспешно ковылял вдоль монастырского коридора, маленько подбоченившись для облегчения поступи и с легким, почти неслышным, чертыханием.

«В библиотеку, значиться,» думал он, «монах Седрик объяснит. Монах во пса обращающийся! Однако-же уставишко у этих друидов, ежели монаху дозволено псом прикидываться… Но, впрочем, со своим уставом в чужой монастырь не лезути.. Но вроде и не лез я вовсе, меня внаоборот – насильно затащили! И как там нонче, снаруждова, милсдарь Лег обретается? Ка бы его, неровен час, тоже сюдова не заскрало…»

С такими мыслями (вперемешку с ругательствами), шебаршащими в Гесовой голове, достиг он прохода в монастырскую библиотеку, точнее в то, что от нее оставалось. Зал, а был это именно что зал, пожалуй что и некогда украшенный резными мраморными сводами, ныне походил на замшелую, ощетинившуюся скалами пещеру. С каменных перемычек как бы с грустью свисали лишаи, всем видом походившие на струпья паршивелого, и словно покрытые некоим склизким инеем, сребряным на вид и зело поганым на ощупь. Под лишаями местами еще виднелись остовы некогда деревянных шкапов и книжных полок, нонче истлевшие до самих оснований и стоящие эдакими надгробиями своему былому научному величию. Ну а посреди сего забвенного царства, водрузившись на закаменелый стул, мерно раскачивался и дрыгал ногами монах Седрик.

«Вы, я так понимаю, есть преподобнейший брат Седрик?» осторожно вопрошал Гес, «Седрик, то есть, тот самый Седрик, к которому мне повелено от вашенского настоятеля явиться?»
«О-ох,» простонал монах, продолжая мерно качаться, «о-ох, какая утрата, утрата!»

Решив повременить с дискуссией, старик Гес мелким шагом пробрел вглубь зала и, подойдя к одинокому светильнику, уперся взглядом в раскачивающегося монаха. Монашек, на Гесов взгляд, был вида неважного. Роста очевидно низкого, брат Седрик являл собой форменным образом нескладную фигуру: одутловатая, арбузная голова покоилась на цыплячьей шее с безобразно выпяченным, синюшным кадыком, лицо монаха частично скрывали ниспадающие пряди волос, на остроконечном-же подбородке пробивалась щербатого вида, редкая, завитушливая и по-свинячьему неряшливая бороденка. Но более всего старика Геса ужалили Седриковы глаза – два зеленовато-синих плошки, на удивление глубокие и пожалуй что даже чарующие внутренней беспечностью и безразличием, шарились туда-сюда поминутно забывая моргать. Очевидно от пыли и раздражения из уголков глаз поминутно сочилась густая как дёготь, едкая слеза.

«Брат Седрик!» крякнул Гес, «взываю к вашему вниманию и, дабы не тратить ценное время, требую прямых объяснений: что имел ввиду вашенский настоятель? С какого бельмеса мне бодаться с шаманом гоблинов, и что самое главное – как? Ужель неведомо вашей столетней мудрости что я – всего лишь старик! Пропахший скорбью, немощью, и городскою папертью старик! Может лучше выпустить меня отсюда, и дело с концом, а?»

Нисколь не переменившися в лице, друид зашевелился и, немного повращав немигающими зерцалами, уставился-таки на Геса.
«О-ох,» сказал друид, «утрата моя, утрата! Как её бессовестно порезал тот пьяный паскудник… А ведь в теле-то собаки мне гораздо лучше самочувствовалось! А слыхивал-ли ты проповедь про баланс? Добро-центр-зло, добро-центр-зло, а где? А в нашей стезе, в нашей скитской обители мы всегда выбирали центр. Центр. Как-то глупо звучит, нет, само словечко, да? «Центр» - не мудрое словцо, а в нем меж тем заключен весь Аданос. Аданос – это центр. А Белиар, засим, вовсе не центр, разумеешь, нет? Белиар – это ночь нескончаемая, и люди в трупных масках во тьме ночи той, поклонники его. Впрочем, не такие уж они и плохие, эти люди в трупных масках, но я могу заблуждаться, ибо таков рок всех сторонников центра. Центр и мудрость – они как два акробатических небесных брата что всюду вместе, даже в отхожее место – тоже вместе. А собакой-то пожалуй было лучше, хвост опять-таки был, даром что не из центра собаки растущий. А меж тем хвост – мудрая вещь (в отличии от того-же центра), им вилять можно, от края собаки к центру и назад, к краю. Не каждый мудрец так умеет, вилять то бишь хвостом, даже буде у мудреца хвост всамделишним образом.»

«Больной,» шепотом вырвалось у Геса. Монашек-друид, темчасом, молодецки разогнул согбенное тулово и юрко соскочив с каменного стула, леопардовым скоком метнулся в глубь пещеры. Гесу только и оставалось что спешно заковылять вслед.
«Более всего из старого быта и утвари я тоскую по кастрюлям,» продолжал бубнить монах, «ведь какая это замечательная вещь – кастрюля! Из ней бывает такой звучный, серебристый звук, если как следует ударить по краю поварёшкой. Тум-тум, тру-ля-ля, тум-пум, кастру-ля-ля!» запел монах, «какую только мелодию не извлечет из кастрюли натруженная мозолями рука праведника! А еще знаешь что?» внезапно замерев, монах свирепо развернулся на каблуках и подскочил к Гесу. В глазах монаха сверкали хищные огоньки.
«Эм… что?» переспросил старик, маленько поперхнувшись от неожиданности и попятившись назад.
«А то, что из неё еще едят суп! Едят! Суп! Из кастрюли едят суп! Суп… суп – это родина нашего страха,» возопил монах и, выкинув бодрое коленце, продолжил путь. Идти, правда, оставалось недолго, ибо довольно скоро оба оказались вовнутрях утлой каморки которая, очевидно, в старые времена служила эдаким вспомогательным складом. Покопошившись в карманах рясы, монашек Седрик выудил оттудова здоровенный ржавый ключ и, немного поплевав на него (очевидно для приличия), всучил железку в ладонь недоумевающему Гесу.

«Теперь слушай, плюгавый ты человечек,» заговорил друид серьезно словно придя в сознание после долгого сна, «дальше будешь шкандыбать сам. Вон там, напротив то есть, выход. Подле выхода, в каменной нише слева, лежит сундучок, шкатулочка медная. Этим ключиком отопрешь её, шкатулочку то есть, и возьмёшь из ней ровно то, что надобно взять и не вещичкою больше. Взямши нужное, следуй дальше по коридору. В конце его узкий проход – крысиная щель, за проходом – пещера, в пещере – гоблин. Все понятно?»

Старик Гес только и успел похлопать глазами и, отворив рот, приготовился возразить, но друид ждать не стал. Обернув лампадку рукавом подрясника, Седрик попятился и… исчез. Окончательно ошеломленному Гесу почудилось что на мгновение на месте Седрика образовался пёс, который меж тем тоже улетучился, оставив за собой лишь эхо веселого лая.

«Ну-тес, старинушка, ничего тут не поделать, леший бы мою судьбинушку подрал!» выругался Гес и побрел дальше, двигаясь на ощупь.
Странный друид не врал, описанная им шкатулочка и вправду нашлась ровно на описаном месте. Кроме того, к небывалой радости Геса, подле шкатулочки висела масляная лампада, словно недавно распаленная чьей-то заботливой рукой. Взяв лампадку в одну руку, старик Гес приладил к шкатулочке ключ и, попыхтев, все-же разомкнул проржавевший замок с третьего оборота.
«Робарова борода!» ахнул старик, уставившись на содержимое ларца. А всяческого добра там, меж тем, сверкало и искрилось как из рога изобилия! Тут тебе и ограненные каменья, и золотые украшения щедрой россыпью, и монеты старомиртанского царства с характерным Инносом на реверсе, и жемчуга с аметистами, и Варантийские благовонья в резных табакерках, и платки из нежного шёлка с серебряной нитью за каким-то чудом не истлевшие. В общем, диво из див на сотую долю которого даже самый распоследний телепень смог бы прикупить целиком остров Хоринис и осталось бы еще на пол-Миртаны. Надо-ли говорить, что глядя на такие богатства старик основательно пропотел и даже, стыдно сказать, ослюнявился.
«Ох, судьбинушка!» пропел Гес, «эвона как ты решила развернуться-то, жизнь мою унавоженную вспять повернуть! Кабы не этот распроклятый гоблин…» и тут старика осенило осознанием, от которого егл опять-таки пробило потом, но в этот раз холодным и липким.
«Ослиная я башка!» закричал Гес, «нешто забыл? В заточении я, в проклятом монастыре чернокнижниками опутанном и внутри руны заключенном! Злато, ох злато, да на кой мне это злато ежели я не то, что его, свою простоволосую голову отсель вытащить не могу. Наваждение все это, злой дух, скверна, изыдь!»

И тотчас, словно внемля проклятиям, богатства россыпи растворились и испарились. На пустом днище шкатулки её осталось лежать лишь одно медное колечко второсортной (а то и третьесортной) выделки, коих за один неполновесный гульден можно приобрести цельный обоз. Поплевав на руки, старик выудил кольцо двумя пальцами и, поднеся его к лампадке, внимательно присмотрелся.
«Нда-уж, сокровище! Этим-то я точно шамана гоблинского не задобрю,» пробормотал старик. «А может его, кольчишко это, в пламень сунуть? Авось там руны мудреные проступят, волшба сотвориться какая, и чрез это получу я над тварью гоблинской полнейшую власть и силу? Как там было в стихе-то что некогда сказывал странствующий кудесник в востроконечной шляпе – «семь колец Миртанцам гордым для похода вздорного, девять – девкам из Варанта для труда позорного», аль путаю я чего, леший меня подери… Брехня! В огонь сувать вздумал медную-то вещицу, руки ведь не казенные…»

С этими словами, наполовину в шутку а отчасти и всерьез, старик Гес напялил медное кольцо на мизинец и было побрел назад, в каморку, разыскать друида-Седрика и как следует с ним потолковать, как всамделишним ладом начала твориться волшба. А дело ведь в том, что колечко было не простым а друидским, то бишь лежали на нем чары первейшим образом каждому друиду знакомые, чары обращения в зверя. Нонче-то, в наши времена, таким колдовством особливо никого не удивишь: даже у захудалого торгашишки магическим скарбом, сонмы коих обретаются в гавани Хориниса, завсегда найдется свиток-другой превращения в монстра. Но кольца друидов все-же вещи иного, более тонкого порядка, да и обличия зверей заключенные в данные кольца являют собой радикально сорт: ежели у приснопамятного торгашишки в лучшем случае можно прикупить свиток захудалой птицы-падальщика, облезлого волка, или смрадного полевого жука, то в кольцах друидов, особенно в древних кольцах до-Миртанийской эпохи заключено… А впрочем что в них заключено старику Гесу стало скорейшим образом ясно.

Трансформация, даром что быстрая, происходила не мгновенно. Сперва морщинистые руки Геса оттопырились и обратились широченными, волосатыми лапами. Потом ноги, от старости подогнутые в коленях, превратились в устрашающего вида колоды, чудовищно мясистые и еще более волосатые. Затем разомкнулась и разошлась саженом горбатая Гесова спина, также бурно ошерстенев. Последним изменилось Гесово худое и носатое лико, обернувшись широкоскулой, клыкастой, белесой мордой с бакенбардами по краям.

«Я... я…» захрипел обращенный Гес, захрипел грубо и зычно, «я… оргх! Оргх!» И, ударив себя кулаком в грудь, яростно заревел. А тем временем, буквально в четырех саженях от орчаще-рычащего Геса, оподля узкого прохода в пещеру, пробудился ото сна шаман гоблинов и, навострив по-кошачьему острые уши, стал вслушиваться во тьму. Глаза его опасно горели, а в костлявых, когтистых лапах, теплилось заклинание огня. Что-то определенно назревало…